Люди жили между постом и карнавалом. Одно неразрывно связано с другим, и карнавал — лишь обратная сторона поста.
Прощай, мясо!- Именно так с вульгарной латыни переводится слово «карнавал». Возглашая «Carne, vale!», средневековый люд прощался со скоромной пищей и мирской суетой, готовился свершать подвиги веры — и одерживал сокрушительную победу над самим собой.
Если сегодня карнавальная стихия — это яркие краски, фейерверки и страусиные перья, которые отлично получаются на фотографиях и оставляют в душе приятные воспоминания на всю жизнь, то на заре своего существования, в Средневековье, карнавалы являли собой зрелище не для слабонервных. Если бы современный турист вдруг оказался в дни карнавального разгула, например, в средневековом Париже, он был бы шокирован. Ничего «красивого» — сплошное богохульство, шутки, от которых покраснел бы сам Франсуа Рабле, площадная брань и пьяная толпа, обряженная в звериные шкуры и вывернутые наизнанку монашеские сутаны. Тот карнавал кажется страшным макабри-ческим чудищем, порождением «темных веков», о котором человечество забыло, едва на горизонте истории забрезжил свет Ренессанса, — однако, как это ни парадоксально, не Возрождение победило карнавал, а карнавал породил Возрождение. Именно карнавал стал стержнем европейского гуманизма, мировоззрения, в центре которого — внимание к человеку со всеми его слабостями.
Битва поста и масленицы. Каждый год, в одно и то же время, средневековый человек совершал победу над собой. Поскольку сознание той эпохи было насквозь религиозным, хронологические ориентиры в нем задавало Евангелие, а центральной точкой отсчета считалась Пасха, Воскресение Христово.
Пасха — самый радостный момент в мироощущении христианина. Но чтобы радоваться Воскресению Господню, необходимо освободиться от греха и скверны, поэтому Пасхе предшествует Великий пост — время полного очищения и аскезы.
Пост и карнавал, кажущиеся полными противоположностями, являлись двумя сторонами одного и того же — самой сути средневекового общества. В школьных учебниках по истории любят писать, что люди все долгие «темные века» жили под религиозным гнетом, насаждаемым церковью, которая держала в клерикальной узде — запудривая мозги проповедями и угрожая святой инквизицией — всех, включая королей и крупных феодалов, не говоря уже о бедных окситанских крестьянах. Однако даже поверхностное знакомство со Средневековьем дает совсем другую картину: христианская религия оказывается не чем-то насаждаемым сверху, а тем стержнем, на котором зиждется все мироустройство, основным инструментом познания мира. Люди то и дело испытывают религиозный экстаз, тесно переплетенный с глубоко личными переживаниями, с чистым сердцем совершают подвиги веры и победы над собой. Сын купца Франциск отказывается от наследования дела своего отца и в буквальном смысле отрекается «от всего мирского», разгуливая по родному Ассизи абсолютно обнаженным — а спустя несколько лет в таком же виде читает проповедь с соборной кафедры. Монах Иоанн Феканский в своем «Молении о даровании благодати слез» пишет о любви к Христу в таких выражениях, что мы можем заподозрить его в эротическом влечении к Господу, а французский король Людовик IX буквально не находит себе места оттого, что не может заплакать во время молитвы. Вряд ли все они притворялись.
Личное и божественное, высокое и низкое, тело человека и тело Христово в средневековом сознании слиты воедино. Люди Средневековья жили между постом и карнавалом, символическое противостояние которых обрело бессмертие в картине Питера Брейгеля «Битва Масленицы и Поста», созданной в 1559 году. С одной стороны — тощий, с другой — жирный. С одной стороны — голод и воздержание, самобичевание и аскеза, с другой — кутеж и обжорство. Одно неразрывно связано с другим, и карнавал — всего лишь обратная сторона поста.
Законы карнавала. Каждый год абсолютное большинство жителей средневековой Европы собиралось начать новую жизнь. Всеевропейским «понедельником» считалась Пепельная среда, первый день католического Великого поста. С этого дня все стремились воздерживаться от грехов, скоромной пищи и нечистых помыслов, чтобы стать лучше — и увеличить свои шансы на попадание в райские кущи. Но ведь скоромная пища так вкусна, грешить так интересно, а от нечистых помыслов и вообще дух захватывает! Чтобы не прожить всю оставшуюся жизнь с ощущением чего-то безвозвратно упущенного, средневековый обыватель напоследок пускался во все тяжкие. Он не боялся кары; он был уверен: человек слаб и не нужно этого стесняться, но в итоге пост все же победит карнавал и целомудрие возьмет верх.
Площади заполнялись толпой, над которой царили всепоглощающий смех и специально по этому случаю выбранный карнавальный король или королева, а также карнавальный епископ. Все прочие были участниками, ведь средневековый карнавал еще не знает разделения на исполнителей и зрителей; его не созерцают — в нем живут, и живут все, потому что по своей идее он всенароден. Пока празднество совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, а во время карнавала можно жить только по его законам — по законам свободы.
Карнавал не знал иерархий. Этим он отрицал самую суть средневекового общества, основанного на вассально-сеньориальных отношениях и жестком линьяже — иерархии поколений. Если на официальных королевских или епископских праздниках различия подчеркнуто демонстрировались, то карнавал был торжеством равенства. На карнавальной площади господствовала фамильярность, а человек как бы перерождался для новых, чисто человеческих отношений и ощущал себя равным среди равных. В пьяном угаре Марди Гра человек приближался к Богу — перед которым (о чем в Средние века никогда не забывали) все равны.
Может показаться, что средневековый карнавал — сплошное богохульство и кощунство. Во главе процессии — карнавальный епископ и целый сонм прочих псевдодуховных лиц, распевающих скабрезные песенки и творящих такие молитвы, что, если бы их услышали сегодняшние священники, они, наверное, наложили бы на их исполнителей пожизненную епитимью. Одной из самых любимых народом шуток была так называемая «Всепья-нейшая литургия», известная еще с XIII века. Она открывалась призывом: «Исповедуйся Бахусу, ибо благ есть, ибо в кубках и кружках — воспивание его» — и в числе прочего содержала пародийную молитву «Отче Бах, иже еси в винной смеси», в которой ряженые монахи взывают к греческому алкогольному божеству: «Вино наше насущное даждь нам днесь, и оставь нам кубки наши, яко и мы оставляем бражникам нашим, и не введи нас во заушение, но избави сиволапых от всякого блага».
Корни подобного карнавального кощунства уходят во тьму еще дохристианской истории, в толщу аграрных культов, в основе которых лежала идея непрерывного возрождения: для того чтобы зерно по весне породило новое растение, оно должно погибнуть в лоне матери-земли. Когда на «варварские» аграрные верования наложились традиции римских сатурналий и все это вместе было ассимилировано христианством, в Старом Свете родился «чудовищный младенец» — карнавал. Карнавальный разгул знаменовал собой торжество религии: чтобы вера возродилась в человеке с новой силой, он должен попытаться уничтожить ее в себе, устроить свое собственное искушение святого Антония.
Историк-людоед. Нельзя сказать, что человечество когда-то забывало о карнавалах. Это живая традиция, существующая целую тысячу лет. За долгие века она, конечно, эволюционировала, изменилась практически до неузнаваемости, но ни разу не прерывалась, благополучно пережив Средневековье, Новое время, индустриальный переворот, череду революций и две мировые войны. И все же карнавальная культура — внезапное открытие человечества. Мир узнал о карнавале только в середине XX столетия, когда о нем заговорили культурологи и историки-структуралисты, которые были не удовлетворены тем, что вся человеческая история крутится вокруг героев и породивших их социальных формаций. Для того чтобы познать свое прошлое, людям прошлого века потребовалась «тотальная история», история быта и повседневности.
Первооткрывателем карнавала стал наш соотечественник Михаил Бахтин. Философ, литературовед и теоретик культуры, он детально проанализировал роман Франсуа Рабле о Гаргантюа и Пантагрюэле, созданный на закате Средневековья, и на его основе реконструировал сознание того времени; а поскольку сам текст Рабле является своего рода романом-карнавалом, то карнавальная культура стала основным предметом исследований Бахтина. Основатель журнала «Анналы» Марк Блок завещал своим последователям: предметом истории являются люди, а значит, настоящий историк «должен быть похож на сказочного людоеда» — его ждет добыча там, где пахнет человечиной. Историки школы «Анналов», Жак Ле Гофф и Жорж Дюби, сосредоточившиеся на исследовании тела и телесности в Средние века, не могли пройти мимо работы Бахтина, ведь карнавал — это в первую очередь торжество тела. Это торжество человека вне всяческих условностей и сословных рамок, а в конечном итоге — торжество гуманизма.
